Именем закона. Сборник № 3 - Борис Мегрели

— То есть о самоубийстве?

— Да.

— Но потом ее состояние улучшилось, раз она больше не обращалась к вам?

— Дело в том, что до двадцать девятого августа я был в отпуске. О смерти Нади узнал случайно, читая «Вечерку».

— Не знаете, Надежда Андреевна вела дневник?

— Не знаю. Вообще она могла вести дневник. С другой стороны — зачем? Свои мысли она доверяла мне. Впрочем, не знаю.

Поздно вечером я отвез профессору Бурташову ксерокопии писем Комиссаровой — оригиналы были подшиты к делу — для психиатрического исследования. За несколько часов до этого почерковеды подтвердили, что письма написаны рукой Комиссаровой.

Профессор Бурташов отнесся к письмам настороженно.

— В письмах человек в той или иной мере подчиняется партнеру — адресату, определенным правилам игры. Вы играете в теннис?

— Нет.

— Понимаете, моя игра во многом зависит от партнера, которому я адресую мяч. С одним партнером игра одна, с другим другая, с третьим — третья и т. д. В дневнике человек предельно откровенен. Он пишет как бы сам себе. Насколько я понимаю, письма адресата не сохранились. Важно знать, кому написаны письма, характер адресата, уровень развития, уровень связей. У вас не будет возражения, если я привлеку к экспертизе психолога?

Какие у меня могли быть возражения? Я испытывал благодарность к профессору. У него каждый день был расписан по минутам, а он все-таки находил для меня время, думаю, в ущерб своим основным занятиям, искренне желая помочь. Чтобы хоть как-то облегчить его работу над письмами, я рассказал ему о Кругловой.

— Скудно, но уже что-то, — сказал он.

О Ноткине я ничего не стал говорить. Во-первых, я опасался, что это невольно помешало бы профессору Бурташову в объективном исследовании писем. Во-вторых, показания Ноткина могли послужить чем-то вроде контрольных данных, с которыми мы могли сравнить заключение профессора Бурташова.

Время как будто бежало впереди нас. День летел за днем. Приближалось пятнадцатое сентября — начало отпуска в театре. Эта дата портила и Мироновой и мне без того плохое настроение. Пятнадцатого сентября Герд, Андронов, Грач, словом, все работники театра разъедутся по стране, расследование затормозится на месяц. Я не мог спокойно думать о Голубовской. Мы мучились в догадках, сопоставляя факты и анализируя их. А она разъезжала по Венгрии, быть может, возя с собой тайну смерти Комиссаровой.

Каждый день Миронова подшивала протоколы за протоколами, справки за справками, однако ясности в расследовании все не было. Вот и заключение профессора Бурташова, и кандидата психологических наук Наумова не продвинуло нас ни на шаг вперед. «Письма написаны женщиной с практически здоровой психикой», — говорилось в заключении. Это противоречило показаниям невропатолога Ноткина. Если бы не заключение почерковедов, я бы усомнился в том, что письма написаны Комиссаровой.

Мы сидели с Мироновой в ее кабинете, дожидаясь Хмелева с Рахманиным. Рахманин не явился на вызов, а его телефон не отвечал. Подозрительный Хмелев сам вызвался доставить Рахманина.

Я не мог не признать, что допустил оплошность, ограничив психиатрическое исследование письмами.

— И я пошла у вас на поводу, — сказала Миронова. — Конечно же надо было, как и положено, судебно-психиатрическую экспертизу назначить по материалам дела. Перехитрили сами себя.

Зазвонил телефон. Миронова взяла трубку. Король интересовался, как идет расследование. Миронова деловито отвечала на вопросы прокурора.

Я стал листать дело. Протокол осмотра места происшествия. Фотографии. Заключение эксперта Каневского. Показания Гриндина, Герда, Голованова, Грач… Как нам недоставало показаний Голубовской!

Миронова повесила трубку.

— Перед вашим приходом я еще раз прочитала протоколы допросов. Все показывают одно и то же: Комиссарова была доброй, ее любили. Но ни один из этих любящих по собственной инициативе не пришел к нам. Удивительно ловко все придерживаются версии самоубийства. И эти похороны…

— Театр, Ксения Владимировна.

— Театр для меня всегда был праздником.

— Это фасад. Есть еще кулисы. Не случайно же существуют выражения «закулисная жизнь», «закулисные интриги». На служебном входе театра написано: «Посторонним вход запрещен!» Ловко они придерживаются одной версии потому, что хорошо знают законы драматургии, знают, какие детали опустить, на что акцентировать внимание, как создать определенный настрой, слепить нужный образ, спектакль. Ведь никто прямо не говорит, что Комиссарова покончила с собой. Все выстраивается по драматургическому ряду. Есть в театре такое выражение — драматургический ряд. На театре, как у них принято говорить.

— Вы-то откуда это знаете?

— Источники наших знаний порой забываются.

Внезапно я подумал, что мы могли бы проверить, слышал ли Гриндин за стеной шаги Рахманина. Что, если провести следственный эксперимент? Рахманин и еще двое мужчин будут по очереди ходить по квартире Комиссаровой. Пусть Гриндин из своей квартиры на слух определит шаги Рахманина. По крайней мере, один вопрос будет решен.

Мироновой моя идея не понравилась. Однако она не отвергла ее полностью.

— Подумаем еще, — сказала она. — На какие результаты вы рассчитываете? На то, что показания Гриндина не подтвердятся, или на то, что они подтвердятся?

— Я рассчитываю на объективные результаты.

— Вряд ли результаты могут быть в таком эксперименте объективными. То есть они могут быть объективными, но элемент случайности может перевесить чашу весов. Рискованно. Но если мы не в состоянии другим путем проверить утверждения Гриндина, очевидно, придется прибегнуть к такому эксперименту.

Это был не камушек в мой огород, а целый камень. Ни я, ни Хмелев не сумели узнать что-либо о взаимоотношениях Рахманина и Гриндина. Я сомневался, что Гриндин слышал шаги Рахманина, но сомнения не доказательство. И почему не должны доверять человеку, ничем не запятнавшему себя и не имеющему причин для лжесвидетельства? Пока чаша весов перевешивала как раз в сторону показаний Гриндина. Рахманин по-прежнему упрямо настаивал на своей ночной прогулке. Новые обстоятельства — якобы пропавшие деньги и кольцо — не улучшали его положения. Анна Петровна подтвердила, что у Комиссаровой было кольцо с топазом. Но когда оно пропало и пропало ли вообще, — никто, кроме Рахманина, этого не знал.

Было еще одно обстоятельство, которое заставляло меня задуматься серьезно. И Анна Петровна, и остальные, с кем я беседовал, говорили о болезненной аккуратности Комиссаровой. После смерти Комиссаровой на столе оставалась грязная посуда. То, что ее смерть была неожиданной, не вызывало сомнений. Но не могла же Комиссарова, решив покончить с собой, начать уборку и прервать ее. Профессор Бурташов считал, что должен был сработать автоматизм привычек. Если Комиссарова заперла балконную дверь, то тем более она убрала бы грязную посуду. Смерть Комиссаровой наступила в половине второго. Когда ушла от нее Голубовская? Я подумал о ней не без злости. С первого дня нам ее недоставало. И будет недоставать до двенадцатого сентября, подумал я. А ведь от показаний Голубовской зависело многое. Возможно, и судьба Рахманина находилась в ее руках.

Хмелев вошел в кабинет нарочито медленно.

— Сгинул Рахманин.

— Саша, выражайтесь яснее, пожалуйста, — сказала Миронова.

— Исчез, сбежал, скрылся. В доме семь по улице Маши Порываевой он больше не проживает. Приятель, приютивший его, ничего не знает, кроме того, что Рахманин исчез два дня назад.

Позвонила Миронова.

— У Рахманина алиби. В ночь гибели Комиссаровой он находился у бывшей жены Маргариты Анатольевны Садовской в Кузьминках. Изливал душу.

— Ну и слава богу! — вырвалось у меня. — Зачем же он придумал прогулку и где он сам?

— Сам он теперь живет у приятеля-художника в мастерской на Красноказарменной. А прогулку придумал, играя в благородного рыцаря, чтобы не бросить тень на бывшую жену. У Садовской нынешний муж был в командировке. В общем, банальная ситуация, за исключением того, что бывшие супруги сохранили человеческие отношения. Садовская по собственной инициативе пришла в прокуратуру…

Голованов чувствовал себя плохо. Он выглядел еще хуже, чем на похоронах.

— С вашего разрешения я прилягу, — сказал он.

— Почему не предупредили по телефону? Я бы не стал вас беспокоить. Отложим разговор.

— Нет-нет. Раз надо, значит, надо. Да и приятно мне, не скрою, беседовать с вами.

— Ну хорошо. Когда утомитесь, дайте знать. Вы помните, какие драгоценности были у Надежды Андреевны?

Голованов как ни старался, а скрыть волнения не смог.

— Помню.

— Мой вопрос встревожил вас?